Колыбельная для мамы

... В полночь заскулил дождь. Дожди часто воют заунывные песни в сезон умирания природы, когда черт угораздил ее родиться. "Это колыбельная для мамы", - подумала Алечка и потуже замоталась в кокон пледа, что есть силы поджав под себя ноги. Хотя теплей не стало. В душе. Алька была свежеиспеченной мамашкой, еще не забывшей, что значит думать о себе в единственном числе. Хотя причина ее легкомыслия могла быть и не в кратковременности пребывания на новой должности - бывают ведь женщины, не созданные для материнства, успокаивала она себя, исполняющие свой долг постольку поскольку, хоть и отчаянно пытаясь зажечь в себе тягу к бесконечным погремушкам и носикам-курносикам… Сынишка старательно сопел, подергивая ножками, пытаясь убежать далеко-далеко в своем наивном сне. Алька смотрела на него и в то же время была не здесь, а в каком-то зыбком оцепенении, сдобренном нотой ожидания, бесконечного ожидания… Чего она ждала? Сон - вот что ей нужно. Уползти из лабиринта беспомощных мыслей, сбежать от приговора бытия, улететь на другой конец Вселенной бесконечного внутреннего пространства, туда, где из крохотных осколков впечатлений, зацепивших ее ранимую душу, рождается счастливое вдохновение, отрывающее на миг от реальности и так нужное ей сейчас… Моменты одиночества важны - иначе как услышать и запечатлеть едва уловимую музыку грез и воспоминаний? Хотя… сейчас-то ведь она не была одинока. Она видит его, едва закрыв глаза перед нырянием в сон, и проснувшись - может еще поймать руками теплый отголосок сна о нем же, о своем любимом… Как же назвать то, что между ними было? Она поняла, что боится думать об этом. Ведь реальность могла оказаться горазда грубее и прозаичнее, чем то, что она унесла из прошлого в своем сердце. "Нет, не о том пишут романы", - подумала она. Кому я смогу рассказать эту странную историю, приоткрыть записную книжечку своего счастья? С ним было легко и естественно, даже когда было трудно. Вот ведь парадокс: она хотела, чтоб было трудно, она стремилась потратить на что-то свою неуемную энергию стремления быть с ним рядом, быть такой, как он хочет….
Тогда тоже пел дождь. А ей, Альке, хотелось плакать от восторга. Рыдать, кричать, биться в истерике, чтобы просто не задохнуться от своих ощущений. Но она сидела тихонечко на краю кровати и старалась поддерживать беседу отчаянно непринужденным тоном, боясь показаться ему смешной и глупой.
- А давай мы тебя выпорем! - внезапно сказал он.
- Зачем? - почти не поняла она.
- Я завтра уезжаю…
Конечно, он прав, завтра, завтра - забилось в висках… Она знала, что он может это сделать, и что сделает почти наверняка. Ведь и познакомились они в чате "ПиНа"… Только вот, что всегда ее удивляло, гораздо легче и проще ей было отдаться мужчине, чем дать ему себя отстегать. Интересно, почему? Сейчас ее сопротивление было просто смешным. "Ты бы уж как-то определилась - тотально идти на все, или ломать комедию по полной программе", - с убежденностью старой максималистки пожурила она себя. Но в том-то все и дело, что однозначно определиться она не могла, она просто не справлялась с управлением - приборы отчаянно врали, скорость рывками увеличивалась, тормоза не прощупывались вовсе… Состояние неуклюжего подростка, которого рвет и бросает из стороны в сторону при столкновении с первыми серьезными чувствами. А ведь когда-то она делала с мужчинами все, что хотела… даже с теми, кто ее порол… Такой традиционно-банальный штрих - подушка под живот. Стыдно - но именно этого она хотела. Пришло в голову спасительное сравнение, что ведь поцелуи - вещь куда уж более банальная, но от этого не менее приятная… Стало легче. Она лежала и вздрагивала, пока он делал ей больно. Пока он занимался с ней любовью таким необычным способом. Она отдавалась ему, а он, ее Хозяин, брал ее, принимающую и открытую. Все остальное для нее не так уж важно. Тот же секс - он может случиться и между людьми совершенно равноправными, когда не нужны акценты, когда сама идея была бы иной… Но тут все однозначно: он мужчина, он сильный, он главный, он имеет право - вот о чем кричала ей эта сцена.
…В какой-то момент Альке показалось, что терпеть дальше совершенно невозможно. Она стала жалобно демонстрировать свое отчаяние, униженно просить его остановиться, чем удивила прежде всего себя: зачем она это делает? Она, гордая и отчаянная. Неожиданно промелькнул ответ - это еще одна возможность подтвердить его право казнить и миловать, почувствовать себя зависимой от его воли, а не от своих желаний. "Еще десять раз, - сказал он, - считай и не дергайся". Отложил ремень и взял кабель, отсоединенный заранее от хитросплетений новинок технической мысли. От неожиданности она испугалась. Силы воли хватило всего до счета "шесть"… Теперь опять сначала. Все мысли испарились, в сознании светилась одна красная лампочка - не шевелиться и считать, считать и не шевелиться… Ура, у нее получилось! Он нежно обнял и поцеловал: "Ну вот, теперь другое дело". Она вздохнула. Не только с облегчением. Он понял: "Мало?.. Ложись!" Да, она хотела унести с собой его следы на своем теле… Теперь уже двадцать. Удар жестче. Она задыхалась и скулила, выдыхая сквозь стиснутые зубы номера ударов. Иногда смешной детский писк никак не удавалось сдержать… Десять… пятнадцать… восемнадцать… Стук в дверь: "Не шумите, пожалуйста". Конечно, спать соседям пора. Им, впрочем, тоже. Она обнимала его и стремилась прирасти своим хрупким вибрирующим телом к нему, большому, сильному, нежному. Она не помнила себя такой влюбленной, такой страстной и такой защищенной, как в эти минуты рядом с ним…
Дождь закончился, наметился рассвет. Ребенок в который раз попытался выпросить грудь. "Нет, масик, мама уже не целиком твоя"… Вот сейчас он повозится и заснет еще разок на мамином животе. Измотанная трепетными воспоминаниями, Алечка тоже заснет сном ребенка. Чтобы проснуться - и грезить о нем, и ждать его… Но ведь он приедет обязательно. Осталось еще целых два удара…

Обсудить или прокомментировать этот рассказ можно у нас нафоруме