Твитнуть
Хозяин никогда еще не звонил так поздно. Не помня себя от радости, бросилась к телефону.
…Она не сразу поняла, что он сказал:
- Я прекращаю наши отношения.
Она хотела спросить: «Совсем?». Да, только это и пришло ей в голову в тот момент. Почему-то решила, вопреки очевидности, что он подразумевает какой-то временный перерыв в контактах с нею. Не поверила, что он прощается с ней навсегда. Впрочем, задать свой нелепый вопрос так и не успела. Он прервал связь.
Только тогда поняла. Отложила телефон и замерла у стены. Теперь перед ней вставал другой вопрос: «Как же я буду дальше?»
Окажись там в тот момент сторонний наблюдатель и услышь он ее немое вопрошание, он бы, пожалуй, пришел в недоумение: «А в чем, собственно, проблема?» И действительно, обрыв отношений никоим образом не должен был отразиться на внешнем течении ее жизни: не сказывался на ее материальном положении, не влек за собой каких-либо проблем в отношениях с окружающими. Что ей нужно было делать дальше, было совершенно ясно: лечь и попытаться уснуть, а утром как обычно мчаться на работу, по возвращении обеспечить себе отдых и полноценный сон, и т.д. и т.п.
А ее между тем захлестывал страх, слепой страх перед наступлением нового дня, в который она должна будет вступить «без него». Боялась, что начнет воспринимать по-другому внешние обстоятельства. Боялась, что будет очень больно или тоскливо делать самые простые вещи без того сложно выразимого словами ощущения принадлежности ему, которое почти два года поддерживало ее в сложные времена и расцвечивало ярчайшими красками периоды благополучные. Страх перемежался приступами острой жалости к себе: просто невозможно было принять, что у нее теперь уже не будет радости общения с ним. По дороге в ванную комнату наткнулась на новые туфли – и глаза опять наполнились слезами: «Зачем теперь это все?» Все – это те вещи, что несли отпечаток его вкуса и были для нее прежде всего знаками: она – его рабыня. Вернулась в комнату. Зажигая свет, опять расплакалась: даже настольная лампа заставляла вспомнить минуты, когда по вечерам, забравшись с ногами на диван, она с книгой в руках ожидала его телефонного звонка. И всего этого у нее теперь не будет.
Впрочем, неверно утверждать, что ее волновало только это. Сквозь пелену страха и отчаяния пробивалось недоумение: «Почему?» Тем более закономерное, что накануне они по телефону обсуждали планы на ближайшее время и никакого предвестия разрыва не было и в помине. Позже она не раз изумлялась тому, что в эту ночь только на мгновение, на одно короткое мгновение у нее мелькнула мысль: «Что же я сделала не так?» - и сразу сменилась твердой уверенностью, что на разрыв его подвигли какие-то внешние по отношению к ней моменты. Хорошо, что с его помощью ей удалось в свое время избавиться от привычки искать в себе причины каких-либо срывов в их взаимодействии (а ведь до этого даже в отсутствии его звонка в оговоренное время она склонна была первым делом усматривать не проблему со связью или с телефоном, а проявление его недовольства – или наказание, или просто нежелание разговаривать с ней). Она вполне отдавала себе отчет в том, какие далеко идущие последствия могло бы иметь подобное «самоедство» в ту долгую ночь.
Легла в постель. Лежала и плакала. Содрогаясь в рыданиях, думала: и ему сейчас, в этот миг, нелегко. Он же знает, каково ей сейчас, он ведь всегда так тонко чувствовал ее состояние… Значит, у него была серьезная причина для разрыва. Достаточно серьезная, чтобы стоить вот этих вот ее слез.
Ей все же удалось уснуть. Во сне она увидела его. Он говорил, что вечерний звонок – сплошное недоразумение, что он вовсе не прощается с ней… Такой разительный контраст с реальностью: перед сном она точно знала, что его решение окончательно. Да и пробудившись, не сомневалась в этом.
А утро прояснило ближайшую проблему: она ничего не могла сделать со слезами. Прекращаясь, они возобновлялись вновь и вновь. Она пила таблетки, из тех, что получают по рецептам (благо, ссудила подруга), и исхитрялась находить для себя множество дел за пределами дома (так меньше вероятности разрыдаться). Но ни в этот день, ни позднее все никак не могла найти точку опоры, чтобы выбраться из состояния, которое в любой момент (не только дома, но и на работе, на улице) было чревато погружением в море слез.
Она написала письмо, в котором пожелала ему всего самого наилучшего. Заверила, что предполагает уважительную причину его решения. Больше писать было нечего. Ему она была уже не нужна. На следующий день прочла ответ. Он указал причину разрыва (да, она была права, причина была не в ней) и выказал надежду на то, что она справится («Ты сильная, ты сможешь»).
И только после этого ее озарило. Неверно, что она ему совсем уже не нужна! У нее осталась последняя возможность сделать что-то для него. Ведь именно от нее сейчас зависит во многом его душевное состояние, а значит, и то, какими останутся в его памяти их отношения. Чтобы у него не было повода переживать за нее в ближайшие дни и чтобы в дальнейшем он вспоминал о ней светло, с улыбкой, она должна, просто обязана прийти в себя как можно скорее – и должна поскорее сообщить ему об этом. Возможно, для стороннего наблюдателя (прочти он подобные мысли) это выглядело слишком уж самонадеянно, но… В короткое время она смогла выкарабкаться из состояния душевного упадка – и написала ему: «Все в порядке, я уже не пью таблетки и уже не плачу постоянно, а вчера даже впервые улыбнулась. Уверена, у меня все будет хорошо».
Ей оставалось сделать еще немного: обязательно пройти по дорожкам парка (там, где они когда-то гуляли вдвоем), думая теперь о нем уже как своем прошлом, чтобы окончательно привыкнуть к этой мысли. Это ничего, что при воспоминании еще бывает больно. Она обязательно выполнит свое последнее обещание, данное бывшему Хозяину: у нее все будет хорошо.
…Она не сразу поняла, что он сказал:
- Я прекращаю наши отношения.
Она хотела спросить: «Совсем?». Да, только это и пришло ей в голову в тот момент. Почему-то решила, вопреки очевидности, что он подразумевает какой-то временный перерыв в контактах с нею. Не поверила, что он прощается с ней навсегда. Впрочем, задать свой нелепый вопрос так и не успела. Он прервал связь.
Только тогда поняла. Отложила телефон и замерла у стены. Теперь перед ней вставал другой вопрос: «Как же я буду дальше?»
Окажись там в тот момент сторонний наблюдатель и услышь он ее немое вопрошание, он бы, пожалуй, пришел в недоумение: «А в чем, собственно, проблема?» И действительно, обрыв отношений никоим образом не должен был отразиться на внешнем течении ее жизни: не сказывался на ее материальном положении, не влек за собой каких-либо проблем в отношениях с окружающими. Что ей нужно было делать дальше, было совершенно ясно: лечь и попытаться уснуть, а утром как обычно мчаться на работу, по возвращении обеспечить себе отдых и полноценный сон, и т.д. и т.п.
А ее между тем захлестывал страх, слепой страх перед наступлением нового дня, в который она должна будет вступить «без него». Боялась, что начнет воспринимать по-другому внешние обстоятельства. Боялась, что будет очень больно или тоскливо делать самые простые вещи без того сложно выразимого словами ощущения принадлежности ему, которое почти два года поддерживало ее в сложные времена и расцвечивало ярчайшими красками периоды благополучные. Страх перемежался приступами острой жалости к себе: просто невозможно было принять, что у нее теперь уже не будет радости общения с ним. По дороге в ванную комнату наткнулась на новые туфли – и глаза опять наполнились слезами: «Зачем теперь это все?» Все – это те вещи, что несли отпечаток его вкуса и были для нее прежде всего знаками: она – его рабыня. Вернулась в комнату. Зажигая свет, опять расплакалась: даже настольная лампа заставляла вспомнить минуты, когда по вечерам, забравшись с ногами на диван, она с книгой в руках ожидала его телефонного звонка. И всего этого у нее теперь не будет.
Впрочем, неверно утверждать, что ее волновало только это. Сквозь пелену страха и отчаяния пробивалось недоумение: «Почему?» Тем более закономерное, что накануне они по телефону обсуждали планы на ближайшее время и никакого предвестия разрыва не было и в помине. Позже она не раз изумлялась тому, что в эту ночь только на мгновение, на одно короткое мгновение у нее мелькнула мысль: «Что же я сделала не так?» - и сразу сменилась твердой уверенностью, что на разрыв его подвигли какие-то внешние по отношению к ней моменты. Хорошо, что с его помощью ей удалось в свое время избавиться от привычки искать в себе причины каких-либо срывов в их взаимодействии (а ведь до этого даже в отсутствии его звонка в оговоренное время она склонна была первым делом усматривать не проблему со связью или с телефоном, а проявление его недовольства – или наказание, или просто нежелание разговаривать с ней). Она вполне отдавала себе отчет в том, какие далеко идущие последствия могло бы иметь подобное «самоедство» в ту долгую ночь.
Легла в постель. Лежала и плакала. Содрогаясь в рыданиях, думала: и ему сейчас, в этот миг, нелегко. Он же знает, каково ей сейчас, он ведь всегда так тонко чувствовал ее состояние… Значит, у него была серьезная причина для разрыва. Достаточно серьезная, чтобы стоить вот этих вот ее слез.
Ей все же удалось уснуть. Во сне она увидела его. Он говорил, что вечерний звонок – сплошное недоразумение, что он вовсе не прощается с ней… Такой разительный контраст с реальностью: перед сном она точно знала, что его решение окончательно. Да и пробудившись, не сомневалась в этом.
А утро прояснило ближайшую проблему: она ничего не могла сделать со слезами. Прекращаясь, они возобновлялись вновь и вновь. Она пила таблетки, из тех, что получают по рецептам (благо, ссудила подруга), и исхитрялась находить для себя множество дел за пределами дома (так меньше вероятности разрыдаться). Но ни в этот день, ни позднее все никак не могла найти точку опоры, чтобы выбраться из состояния, которое в любой момент (не только дома, но и на работе, на улице) было чревато погружением в море слез.
Она написала письмо, в котором пожелала ему всего самого наилучшего. Заверила, что предполагает уважительную причину его решения. Больше писать было нечего. Ему она была уже не нужна. На следующий день прочла ответ. Он указал причину разрыва (да, она была права, причина была не в ней) и выказал надежду на то, что она справится («Ты сильная, ты сможешь»).
И только после этого ее озарило. Неверно, что она ему совсем уже не нужна! У нее осталась последняя возможность сделать что-то для него. Ведь именно от нее сейчас зависит во многом его душевное состояние, а значит, и то, какими останутся в его памяти их отношения. Чтобы у него не было повода переживать за нее в ближайшие дни и чтобы в дальнейшем он вспоминал о ней светло, с улыбкой, она должна, просто обязана прийти в себя как можно скорее – и должна поскорее сообщить ему об этом. Возможно, для стороннего наблюдателя (прочти он подобные мысли) это выглядело слишком уж самонадеянно, но… В короткое время она смогла выкарабкаться из состояния душевного упадка – и написала ему: «Все в порядке, я уже не пью таблетки и уже не плачу постоянно, а вчера даже впервые улыбнулась. Уверена, у меня все будет хорошо».
Ей оставалось сделать еще немного: обязательно пройти по дорожкам парка (там, где они когда-то гуляли вдвоем), думая теперь о нем уже как своем прошлом, чтобы окончательно привыкнуть к этой мысли. Это ничего, что при воспоминании еще бывает больно. Она обязательно выполнит свое последнее обещание, данное бывшему Хозяину: у нее все будет хорошо.
( И как же я ему благодарна, что именно так.
Комментарий